Похитительница поросят. Как в 19 веке в Бобруйске судили очень странную преступницу

19 янва­ря 1892 года боб­руй­ский горо­до­вой Тимо­фей Кова­лев­ский, сме­нив­шись с дежур­ства, зашел в Кре­пость побол­тать с дру­зья­ми. Домой воз­вра­щал­ся после 8 вече­ра. Путь горо­до­во­го лежал через пустын­ный в этот час поли­гон. Вдруг с поли­го­на донес­ся при­глу­шен­ный крик. Кова­лев­ский уско­рил шаги: ну-ка, что там про­ис­хо­дит? И тут крик раз­дал­ся сно­ва. На этот раз он был таким прон­зи­тель­но-звон­ким, отча­ян­но-гром­ким и жалоб­ным, что горо­до­вой в испу­ге при­сел и схва­тил­ся за уши.

Чего боя­лись наши пред­ки, жив­шие 100?200 лет назад, о чем меч­та­ли, какое пове­де­ние счи­та­ли предо­су­ди­тель­ным, в чем виде­ли уда­чу, кому зави­до­ва­ли и кому сочув­ство­ва­ли, на чем эко­но­ми­ли, какие ново­сти обсуж­да­ли за обе­ден­ным сто­лом и что при этом ели? В науч­ных тру­дах отве­тов на эти вопро­сы не дает­ся. Мы реши­ли посту­пить по-дру­го­му: наша глав­ная геро­и­ня — повсе­днев­ность, а глав­ный герой — обыч­ный чело­век. А помо­гут нам доку­мен­ты судеб­ных дел, хра­ня­щи­е­ся в Наци­о­наль­ном исто­ри­че­ском архи­ве Беларуси.

«Тихо, молчи, умирай!»

Подой­ти к потен­ци­аль­но­му месту пре­ступ­ле­ния Тимо­фей Кова­лев­ский смог толь­ко через мину­ту-дру­гую, обна­жив шаш­ку и ско­ман­до­вав само­му себе: «Впе­ред, сол­дат!» Об этом он впо­след­ствии при­зна­вал­ся без тени сму­ще­ния. Пре­одо­лев несколь­ко саже­ней (1 сажень рав­на 2,13 м), горо­до­вой вгля­дел­ся в тем­но­ту и уви­дел ката­ю­ще­го­ся по сне­гу чело­ве­ка, при­жи­ма­ю­ще­го к себе кого-то неболь­шо­го, изда­ю­ще­го визг и хрип. Кова­лев­ский рас­слы­шал: «Тихо, мол­чи, уми­рай!». Подо­шел бли­же. Фигу­ра отде­ли­лась от зем­ли, маши­наль­но опра­ви­ла юбки. На сне­гу в луже кро­ви остал­ся лежать поро­се­нок. Неда­ле­ко от него валял­ся нож с окро­вав­лен­ным лез­ви­ем и веревка.

Жен­щи­ну в пла­тье с пят­на­ми кро­ви заре­зан­но­го ею поро­сен­ка и най­ден­ные на месте про­ис­ше­ствия ули­ки Тимо­фей Кова­лев­ский доста­вил в поли­цей­скую часть. Там жен­щи­на, не таясь, назва­ла свое имя и зва­ние («Улья­на Моро­зо­ва, боб­руй­ская мещан­ка») и при­ня­лась про­сить: «Голуб­чи­ки, отпу­сти­те меня домой. Ведь если я укра­ла и заре­за­ла это­го поро­сен­ка, то толь­ко пото­му, что была пья­на, а пья­ный чело­век себя не созна­ет». Когда поли­цей­ские заме­ти­ли, что на пья­ную Улья­на Моро­зо­ва не похо­жа и вод­кою от нее не пах­нет, про­зву­ча­ла новая вер­сия: «Голуб­чи­ки, поро­сен­ка я укра­ла по моей бед­но­сти. Кушать мне было нече­го. Имей­те снис­хож­де­ние». Но как ока­за­лось в даль­ней­шем, и эта вер­сия не была правдивой.

«Накинуть на шею несмышленышу веревочную петлю, затянуть ее, заглушая визг, и утащить добычу за собой»

40-лет­няя Улья­на Кали­нов­на Моро­зо­ва хотя и не испы­ты­ва­ла острой нуж­ды в день­гах, все же ни еди­ной копей­ки не тра­ти­ла на вод­ку: счи­та­ла ее вкус мерз­ким, а воз­дей­ствие на эмо­ции неин­те­рес­ным. Что до источ­ни­ков дохо­да, то их у жен­щи­ны было сра­зу два. Во-пер­вых, оди­но­кую Улья­ну финан­со­во опе­ка­ла стар­шая замуж­няя сест­ра. Во-вто­рых, Моро­зо­ва была и слы­ла пре­крас­ной стря­пу­хой, поэто­му вре­мя от вре­ме­ни под­ра­ба­ты­ва­ла на чужих кух­нях. Одна­ко гото­вить для незна­ко­мых людей Улья­на не люби­ла. У нее было дру­гое увле­че­ние, при­зва­ние, дело жиз­ни, а имен­но охота.

Охо­ти­лась жен­щи­на не на лес­но­го зве­ря, а на зве­ря город­ско­го или домаш­не­го. И не пали­ла в него из ружья, а при­ма­ни­ва­ла лас­ко­вы­ми сло­ва­ми и лаком­ством, уби­вая свою добы­чу на послед­нем — самом нетвор­че­ском — эта­пе. В кар­ма­нах у Моро­зо­вой все­гда были нож, верев­ка с соб­ствен­но­руч­но сде­лан­ной подвиж­ной пет­лей и уго­ще­ние — ведь поро­ся­та любят поесть. Утром, днем, вече­ром Улья­на бро­ди­ла по тихим боб­руй­ским улоч­кам, пере­ул­кам, пусты­рям, по город­ским окра­и­нам и смот­ре­ла на пасу­щих­ся сви­ней и их дете­ны­шей. Таких в горо­де было мно­го: едва ли не все хозя­е­ва выпус­ка­ли по утрам сви­ней из сара­ев (при­чем и летом, и зимой), что­бы вече­ром загнать их обрат­но. Но домой воз­вра­ща­лись не все животные.

Обыч­но Улья­на охо­ти­лась так. Огля­ды­ва­лась по сто­ро­нам (нет ли побли­зо­сти мало­лет­не­го пас­ту­ха?), сади­лась на зем­лю око­ло гуля­ю­щих поро­сят и кла­ла рядом с собой отвар­ную кар­то­фе­ли­ну или кусо­чек тык­вы — люби­мую еду «пятач­ков». Обо­ня­ние у сви­ней острое, лаком­ство они чуя­ли на рас­сто­я­нии. С при­шед­шим за уго­ще­ни­ем дете­ны­шем Улья­на лас­ко­во раз­го­ва­ри­ва­ла: ах, какой хоро­шень­кий; и нож­ки у тебя пре­лест­ные, и пята­чок — запечь тебя цели­ком, выло­жить на блю­до, так будет не толь­ко вкус­но, но и кра­си­во. Даль­ше пред­сто­я­ло уве­сти малы­ша за собой, при­ма­ни­вая все той же кар­то­фе­ли­ной или тык­вой, что­бы в без­люд­ном месте наки­нуть на шею несмыш­ле­ны­шу вере­воч­ную пет­лю, затя­нуть ее, заглу­шая визг, и ута­щить добы­чу за собой.

Даль­ней­шие дей­ствия зави­се­ли от воз­рас­та и, как след­ствие, от веса пой­ман­но­го поро­сен­ка. Нетя­же­лых поро­сят воз­рас­та одно­го-два меся­ца Улья­на пря­та­ла в мешок, отво­зи­ла в бли­жай­ший город или местеч­ко и про­да­ва­ла на рын­ке живы­ми. Укра­ден­ных живот­ных воз­рас­та три-четы­ре меся­ца она уби­ва­ла в лесу и по частям при­но­си­ла домой, что­бы потом так­же про­дать на рын­ке. Ловить поро­сят стар­ше шести меся­цев Моро­зо­ва не люби­ла: они были круп­ны­ми. Но ино­гда у нее не было выбо­ра: если пасу­щи­е­ся малы­ши все не встре­ча­лись, а за уго­ще­ни­ем сле­до­вал дете­ныш постар­ше, то при­хо­ди­лось затя­ги­вать пет­лю на его широ­кой шее.

Боб­руй­ская кре­пость. Фото: bobr.by

Поро­се­нок, с кото­рым жен­щи­на боро­лась на поли­гоне у Боб­руй­ской кре­по­сти, был вось­ми-девя­ти­ме­сяч­ным — прав­да, по зим­ней поре, «совсем худо­соч­ным». И все же убить тако­го круп­но­го поро­сен­ка с пер­во­го раза Моро­зо­вой не уда­лось. Охот­ни­ца смер­тель­но рани­ла свою добы­чу, и что­бы заглу­шить кри­ки уми­ра­ю­ще­го живот­но­го, лег­ла на него и при­жа­ла сво­им телом к зем­ле. Имен­но в этот момент к жен­щине при­бли­зил­ся горо­до­вой Тимо­фей Ковалевский.

«У Морозовой были шансы избежать суда и тюремного заключения»

Отме­тим, что Улья­на не впер­вые попа­лась на кра­же поро­сят. В 1890 году, то есть за два года до опи­сы­ва­е­мых собы­тий, ее пой­ма­ли с чужим поро­сен­ком в вере­воч­ной пет­ле, суди­ли и при­го­во­ри­ли к двух­ме­сяч­но­му тюрем­но­му сро­ку. За год до этих собы­тий Моро­зо­ву оста­но­ви­ли, когда она вела за собой молоч­но­го поро­сен­ка, вновь суди­ли и при­го­во­ри­ли к полу­то­ра меся­цам тюрем­но­го заклю­че­ния. И теперь для жен­щи­ны было важ­но, что­бы поли­ция не узна­ла о том, что перед ними воров­ка со ста­жем. Имен­но поэто­му Моро­зо­ва гото­ва была при­тво­рять­ся пья­ной, бед­ной — какой угод­но, но глав­ное неопыт­ной, впер­вые осту­пив­шей­ся. Она и при­тво­ря­лась, а сама с нетер­пе­ни­ем жда­ла стар­шую сест­ру, что­бы та при­шла и «выку­пи­ла» ее из поли­цей­ской части.

Стар­шая сест­ра Улья­ны появи­лась в части уже утром. В то же самое вре­мя в часть неожи­дан­но при­шел потер­пев­ший — житель Боб­руй­ска Алек­сандр Дорош­ке­вич, заго­няв­ший нака­нуне вече­ром сви­ней в сарай и недо­счи­тав­ший­ся одно­го поро­сен­ка. О том, что поли­ция пой­ма­ла воров­ку с чужим поро­сен­ком, он узнал так быст­ро пото­му, что сам слу­жил в поли­ции городовым.

Осмот­рев мерт­во­го поро­сен­ка, Дорош­ке­вич при­знал его сво­им. Улья­на Моро­зо­ва ста­ла про­сить у потер­пев­ше­го про­ще­ния и умо­ля­ла его «решить дело миром». Она пред­ла­га­ла Дорош­ке­ви­чу 6 руб­лей за мораль­ный ущерб (день­ги Ульяне при­нес­ла сест­ра) и не уста­ва­ла повто­рять, что мате­ри­аль­ный вред потер­пев­ший не несет: ведь ему оста­ет­ся туша его поро­сен­ка. Дорош­ке­вич день­ги взял.

Доре­во­лю­ци­он­ная открыт­ка. Фото: pinterest.ru

Таким обра­зом, у Моро­зо­вой были шан­сы избе­жать суда и тюрем­но­го заклю­че­ния. Но слу­чи­лось сле­ду­ю­щее: про­ле­жав в поли­цей­ской части всю ночь «неочи­щен­ным», поро­се­нок испор­тил­ся, и его мясо есть было нель­зя. Дорош­ке­вич обна­ру­жил это дома, тут же вер­нул в поли­цию тушу живот­но­го и 6 руб­лей, и напи­сал заяв­ле­ние с прось­бой «дать делу воров­ки закон­ный ход». Нача­лось следствие.

Судил Улья­ну Кали­нов­ну Моро­зо­ву Мин­ский окруж­ной суд. Сра­зу же была озву­че­на инфор­ма­ция о пер­вых двух суди­мо­стях Улья­ны. За тре­тью по сче­ту (рас­кры­тую) кра­жу жен­щи­ну жда­ло нака­за­ние в виде тюрем­но­го заклю­че­ния на срок от 1 до 1,5 лет. Про­ку­рор скло­нял­ся к тому, что­бы при­ме­нить к серий­ной воров­ке мак­си­маль­но стро­гое нака­за­ние, но при­сяж­ные засе­да­те­ли — а суд про­хо­дил с их уча­сти­ем — неожи­дан­но реши­ли, что Моро­зо­ва заслу­жи­ва­ет снис­хож­де­ния (по каким при­чи­нам — в доку­мен­тах не ука­за­но), сле­до­ва­тель­но, нака­за­ние для нее долж­но быть умень­ше­но на 1 сте­пень. В резуль­та­те Улья­на Моро­зо­ва была при­го­во­ре­на к 1 году тюрем­но­го заклю­че­ния и к 4 годам поли­цей­ско­го над­зо­ра после отбы­тия наказания.

Туша поро­сен­ка к нача­лу суда уже была уни­что­же­на, 6 руб­лей, выдан­ных неко­гда Моро­зо­вой потер­пев­ше­му и при­не­сен­ных им обрат­но, было реше­но вер­нуть лишив­ше­му­ся поро­сен­ка Алек­сан­дру Дорошкевичу.

TUT.BY: